В Москве прошла уже вторая встреча Российского профессорского собрания, посвященная вопросам подготовки и аттестации научных кадров. Участники обсудили состояние современной системы образования, аспирантуры и диссертационных советов.
Российское профессорское собрание было учреждено в ноябре 2016 года, а в апреле 2017 —зарегистрировано юридически: на данный момент уже принят устав, созданы комиссии и советы, выпущен журнал. Организация объединяет профессоров (в России их около 45 000) и отражает их интересы. Перед ней ставится несколько задач: повышение статуса профессоров, экспертная функция, борьба с бюрократизмом. К апрелю также появился ряд региональных отделений собрания — правда, в Новосибирске такого пока нет.
Учиться и еще раз учиться!
В современном мире из-за глобализации произошел передел рынка образования. Раньше обучение обеспечивало потребности индустриализации советского времени, а когда экономика стала рыночной, к кадрам появились другие требования. Благодаря либерализации увеличился платный сектор — в государственных, и, прежде всего, частных вузах. В основном, открывались специальности, которые требуют мало финансовых затрат и дают большой эффект.
— Производить экономистов и юристов намного проще, чем готовить физиков, биологов — там нужна дорогая лабораторная база, — рассказывает эксперт РАН, член федерального отделения Профессорского собрания, профессор НГУ доктор исторических наук Владислав Геннадьевич Кокоулин. — Кроме того, людям жалко увольнять преподавателей, и иногда в каком-то медицинском вузе может существовать кафедра, которая выпускает юристов. Из университетов выходят специалисты, которые всё меньше и меньше востребованы на рынке.
Созданные сейчас рейтинги способствуют тому, что менее престижные вузы оказываются отрезанными от мировой системы образования. Большинство участников дискуссии упоминали, что даже в Европе есть противники этого процесса, а также Болонской системы, одним из следствий которой является появление бакалавриата и магистратуры. Такое разделение возникло на стыке XX—XXI веков в связи с проблемой мигрантов: они в большом количестве прибывали в Европу и с трудом адаптировались к иной системе образования. Если же обучение становится универсальным, с общими стандартами, то миграционная мобильность повышается — ведь человек легко перемещается из вуза в вуз.
— Французы, например, считают, что в каждой стране должна быть своя система образования, — добавляет Владислав Кокоулин. — Российская тоже имеет свою специфику, так как наши вузы плотно связаны с РАН. В Америке научных институтов как таковых нет: наука функционирует непосредственно в вузах. У нас университеты занимаются образованием, а подведомственные ФАНО институты РАН — исследовательской деятельностью.
Отмечалась исчерпанность академической среды: научные конференции, диспуты, чтение докладов стали неким ритуалом, а не реальным движением образовательного процесса — сейчас такие академические формы себя изживают. Также происходит крах модели потребления знаний: например, в советские годы ученый писал в институте 1—2 статьи в год, а через пять лет публикации перерастали в монографию, чего было вполне достаточно. В наши дни производство статей настолько огромно, что возникают упорядочивающие их базы данных, индекс Хирша и другие формальные показатели. По словам академика РАН Алексея Ремовича Хохлова, 80 % статей в базе РИНЦ не читаются, не цитируются и не содержат новизны — потому РИНЦ как систему учета пытаются модернизировать.
— Обсуждалось школьное образование и государственные экзамены: конечно, ЕГЭ имеет право на существование, но в небольших государствах, с одним часовым поясом, что значительно упрощает организацию, — добавляет Владислав Кокоулин. — Кроме того, в России по окончании обучения в вузы поступает 90% учеников! Они в любом случае нацелены на получение высшего образования, а потому разрушается мотивация: декан философского факультета МГУ Владимир Васильевич Миронов говорил, что к ним на обучение попадают те, кто не прошел на юридический. Соответственно, снижается уровень дальнейшей подготовки.
В чем причины всех этих изменений в образовании? Раньше система была сделана под промышленную революцию: человек пять лет получал знания и всю жизнь использовал их в работе на производстве. Тогда учебники служили по 30—40 лет, а сейчас, в связи с информационной эпохой, они быстро устаревают за 3—5 лет, и потому появляется необходимость обучаться постоянно. Ядром образовательной системы становится индивидуальная траектория, что стало возможным благодаря онлайн-курсам: такие платформы появились еще в 1990-е годы, но в России всплеск произошел в 2012 году, когда запустились Coursera, GetaX и «Открытое образование».
— Это проще, нежели отправлять людей в командировку, ведь стоимость курса сопоставима с такой поездкой, — поясняет Владислав Кокоулин. — В результате человек получает сертификат повышения квалификации. Тот же Массачусетский технологический институт в США начинает выстраивать систему образования именно в этом ключе и планирует, что через 15 лет у них появится миллиард слушателей по всему миру. Цена такого диплома будет сопоставима с получением платного высшего образования: по сути, нужны только компьютер и желание работать.
Если говорить о российском преподавании, то из-за 1990-х годов и стремительного развития мира произошел разрыв между поколениями, в результате чего учителя могут отставать от современных реалий. Сейчас образование, скорее всего, отчасти будет развиваться по такому пути: преподаватели изменят инструментарий, методологию и по гибкому графику станут работать с десятками студентов через сеть. Однако есть специальности, в которых онлайн-образование сильно ограничено: например, физика — как дистанционно научить человека делать опыты и работать с приборами? Возможно, только часть обучения перейдет в онлайн-пространство: например, человек мог бы прослушать теоретическую часть по любой специальности.
— Однако возникает вопрос: а как же вся институциональная система? — добавляет Владислав Кокоулин. — Ведь есть университет, помещение, преподаватель, штатное расписание, зарплаты… В России так или иначе придется решать эту проблему. Предлагается создать систему обгоняющего образования: пока еще учат тому, что было нужно в 2000 году, а надо тому, что понадобится в 2020. Да, есть базовые знания, но в системах магистратуры и аспирантуры могло бы проводиться ускоренное обучение. Пока этот круг проблем обсуждался на уровне дискуссий, и мы только отметили намечающиеся тенденции.
Защищайтесь, сударь!
В результате разных причин из научной деятельности аспирантура превращается в третью ступень высшего образования: в наши дни аспирант — просто студент, продолжающий учиться. По мнению участников собрания, этот уровень обучения должен разделиться на две части, ведь одна половина выпускников занимается наукой, а вторая — преподаванием на кафедре с минимальной научной продукцией. Необходимо понять, на что ориентируется человек: либо идет в вуз, и ему нужна педпрактика, либо в исследовательские институты — тогда преподавательские часы надо свести к минимуму.
— Сейчас предлагается сделать защиту обязательной, потому что у нас защищается только 20 %, — рассказывает Владислав Кокоулин. — Часть идет в аспирантуру отсидеться: получить общежитие, не ходить в армию… Такие люди либо изначально не нацелены на кандидатскую работу, либо теряют к ней интерес. Предлагается требовать от кафедры 100 % защит, а в противном случае вводить какие-то санкции. Это приведет к тому, что мы урежем количество аспирантов: их будет по 2—3 на кафедру. Однако обучать такое количество людей для вуза невыгодно: придется объединять какое-то количество кафедр по специальностям, чтобы ученикам преподавали определенные курсы. При этом, у аспирантов формируются разные компетенции — и как всё это интегрировать?
Если не обязывать кафедру доводить аспирантов до защиты, то те станут поступать «для галочки». Но если требовать 100 % результата, то 20 % людей и так будут работать, а за остальных это могут сделать научные руководители или кафедра. Поэтому важно, прежде всего, не сокращать контрольные цифры приема, а повышать качество. Возможно, необходимо установить зазор в три года между аспирантурой и магистратурой. То есть человек работает либо в институте, либо педагогом или ассистентом, и за это время определяется: заниматься кандидатской или пойти в другую сферу. При желании он может защитить диссертацию хоть в первый год. В таком случае начнется отсев, и придут только мотивированные люди.
— Еще одна важная тема — диссертационные советы, — подчеркивает Владислав Кокоулин. — Пока у нас паритет: сколько советов открывает Высшая аттестационная комиссия, столько же и закрывает — то есть их количество остается примерно на одном уровне, но вот качество зачастую очень невысоко. В пример приводился один уже закрытый диссовет за низкое качество диссертации: там доказывалось, что если американский флот войдет в Бискайский залив, то усилится однополярный мир. Причем экспертный совет утверждал, что здесь есть какая-то новизна, хотя это абсолютно очевидное положение. Другой пример подобной работы: если углубляется колея на дороге, у автомобиля увеличивается расход топлива.
За 2015—2016 год диссоветы отклонили только 70 диссертаций. ВАК делает это жестче: прочитав 1\10 часть — 2 000 работ — он отклонил 140. Однако сейчас в правительстве подготовлен законопроект о том, что около трех десятков вузов (в приоритете будут национальные вузы, так что НГУ может оказаться в их числе) получат право самостоятельно присуждать ученые степени — пока это делают только Московский государственный университет и Санкт-Петербургский государственный университет. Но необходимо законодательно прописать и механизм обратной связи: как именно лишать этого права вуз, если он будет присваивать степени за некачественные диссертации.
Обсуждались и международные диссертационные советы: раз РФ входит в глобальное пространство, может и имеет смысл их создавать, но на каких основаниях? По западным меркам в диссертационном совете должно быть девять членов, а в России — 19. Другой момент — как делать диссоветы по всем направлениям в разных городах. Это решаемо в Москве и Петербурге, а что насчет дальних регионов — Дальнего Востока, Северного Кавказа, Крыма, — где недостаточное количество ученых? Для них предполагается смягчать условия: например, включать в диссовет не 19, а 17 экспертов.
— Сейчас сложилась следующая система: Министерство образования и науки совместно с юристами выпускает законопроект, и все начинают его критиковать, — подытоживает Владислав Кокоулин. — Правительство хочет отойти от такого формата, привлекая самые разные инструменты, и профессорское собрание — один из них. Для регулирования науки существует РАН, а собрание может быть аналогом в образовании. С учетом того, что многие профессора вузов — сотрудники академических институтов, можно обсуждать самый широкий круг проблем организации науки, труда ученых. Министерство образования и науки, в свою очередь, готово прислушаться к нашим идеям: если будут конкретные предложения, они готовы их учитывать, так как тоже заинтересованы в позитивном эффекте.
Алёна Литвиненко
Фото предоставлены Владиславом Кокоулиным
