Понятие «полицейское государство» в настоящее время активно употребляется в совершенно определенном значении, причем, явно не позитивном, и относится к текущей ситуации в России. Более того, сложился некий дискурс: на каждую негативную новость о действительности обязательно придет комментарий, использующий вышеозначенное словосочетание — дескать, что еще можно сказать, когда и так все понятно. На очередной лекции в рамках научного кафе «Эврика!» кандидат политических наук Дмитрий Владимирович Березняков предложил посмотреть на, скажем так, исходный смысл термина.
«Это не только идеологическая метафора, но политическая практика и ее концептуальное осмысление, которое имеет определенные стереотипы и перспективы», — отмечает специалист. Для того, чтобы отринуть первое и сосредоточиться на остальном, нужно сначала заглянуть в труды выдающегося социолога Макса Вебера. Именно он, говоря о формировании современного государства, предложил считать последнее институтом с монопольным правом на легитимное применение насилия. Другой ученый — Норберт Элиас — в своей книге «О процессе цивилизации» развивает эту мысль. Он рассматривает, собственно, цивилизацию не как целостность, которая отлична от других, а как подавление насилия, идущее на двух уровнях. Первый — формирование государства в результате соперничества различных силовых групп, а второй — пацифизация повседневности и образование сложных практик самоконтроля и дисциплинирования. «Модель поведения здесь задает элита в формате так называемого придворного общества. Она, грубо говоря, прекращает разборки и начинает заниматься балами, спортом, искусством и прочими благородными делами. Низы подключаются потом: нужно время, чтобы обыватель научился вести себя цивилизованно и не гадить, где попало», — комментирует Дмитрий Березняков.
В 1975-м году выходит небольшая статья «Война и создание государства как организованного преступления» за авторством Чарльза Тилли. Эта теория в науке называется военно-налоговой концепцией формирования государства: оно изымает у населения ресурсы, которые требуются для ведения войны, в первую очередь, через налоги. Естественно, народ ропщет, и, по мнению Тилли, идет запуск цикла: вторжение, сопротивление, репрессии и договоренности. «Государственные агенты требуют выплат, граждане противодействуют, правительство применяет вооруженные силы и одних, наиболее талантливых, убивает, других — подкупает, а затем находит оправдание для вторжений, которые устанавливают правила для дальнейших, уже легитимных, подобных действий», — рассказывает Дмитрий Березняков. Тем не менее, государство все же вынуждено договариваться со своим населением, и вышеозначенные циклы, как считает Чарльз Тилли, подчиняют первое публичной политике, а в долгосрочной исторической перспективе, как это ни странно, создают условия для демократизации и развития социальной критики.
Связь государства и насилия предполагает соответствующий ассоциативный ряд. Экономист Манкур Олсон концептуализирует первое как стационарного бандита: то есть, такого, который пришел и больше уже никуда не ушел. «Он контролирует свою территорию и не будет заниматься максимизацией краткосрочной выгоды, как кочевник, которому наплевать, выживут после его набега разграбленные поселения или нет, — комментирует Дмитрий Березняков. — Стационарный бандит становится заинтересован в развитии своих земель через предоставление общественных благ и стимулировании экономики, потому что это все приносит возрастающий доход. Ему хорошо тогда, когда хорошо тем, кого он обирает». То есть, получается, что государство — не хищник, а скотовод.
Тем не менее, по словам лектора, такая метафора не очень точно схватывает аспект государства, который важен для обсуждаемой темы. «Здесь лучше использовать слова социолога Зигмунта Баумана: он писал, что досовременное государство можно уподобить егерю, который практически не вмешивается в жизнь охраняемых им пространств. А вот современное — это садовник. Для него территория выступает как объект возделывания, культивирования, выкорчевывания», — поясняет Дмитрий Березняков.
Таким образом, получается, что полиция — один из инструментов в руках садовника. Причем, сама ее идея возникает в процессе формирования новоевропейских государств и напрямую не связана с регулярными силами принуждения. Изначально у нее были более масштабные амбиции. «Если вспомнить терминологию Элиаса, то можно сказать про них так: полицейское государство — это цивилизованное состояние», — отмечает Дмитрий Березняков. Держава-садовник формирует институты управления, наводит порядок и дисциплинирует население. При этом она определенным образом пытается увидеть то пространство, которое у нее под контролем. Лектор ссылается на слова одного из социологов о том, что центральная проблема государственного менеджмента состоит в прозрачности общества, и для того, чтобы привести последнее к порядку, необходимы определенные технологические инструменты.
«Итак, идея полицейского государства изначально не имеет ничего общего с репрессиями и произволом. У него на самом деле есть синоним, который хорошо известен специалистам: «регулярное государство», и он как раз применяется к абсолютистским политическим режимам. Однако тут, на самом деле, мы имеем дело с неточным переводом: нужно говорить скорее о «хорошо упорядоченном». В это понятие заложен очень мощный этический компонент: держава должна заботится о своих подданных и работать на общее благо», — рассказывает Дмитрий Березняков. Собственно, последнее восходит к учению Аристотеля и является классической темой западной политической философии вообще. Получается, что в своем первозданном виде полицейское, хорошо упорядоченное государство хочет достойно заботиться о своих подданных. Поэтому его тема актуализирует не мотив репрессий силовиков, а, скорее, концепцию научного управления обществом со стороны державы, использующей при этом определенные технологии. «По сути, это первый в истории нового времени проект глобального государственного менеджмента», — отмечает Дмитрий Березняков.
В энциклопедии Дидро и д`Аламбера прямо написано в статье про полицию: ее основной смысл — удобство и спокойствие. «Можно сказать и иначе: полицейское государство — социальное государство раннего модерна. Соответствующие технологии, еще раз подчеркиваю, это управленческие технологии, при помощи которых реализуется общее благо. Такова доминантная идея той эпохи», — говорит лектор. Если обратиться к Мишелю Фуко, то в число объектов полицейского управления входит, например, численность людей, жизненные потребности (то есть — базовые уровни пирамиды Маслоу), здоровье и работа, транспорт и коммуникации — собственно, все формы сосуществования людей друг с другом.
Полицейская наука — предшественница современных социально-политических исследовательских направлений в истории Европы — рождается в 17-18-м веках. Идет очень амбициозный век просвещения, когда человеку кажется, что, благодаря рационализации знаний, он способен овладеть миром. «Именно в этот период появляются предшественники статистики и демографии, которые дают возможность слепому государству наконец прозреть и увидеть собственное население», — замечает Дмитрий Березняков. В начале 18-го века во Франции выходит знаменитый «Трактат о полиции» Николя де Ламара. Он выделяет следующие области приложения полицейских управленческих технологий: религия, дисциплина нравов, здоровье, продовольствие, безопасность, публичное спокойствие, пути сообщения, торговля, домашние слуги, науки и искусства. Немцы не отставали от соседей по континенту: наиболее известный пример — это камерализм, который является совокупностью прикладных наук, ориентированных на запросы государства. «Здесь надо иметь в виду просвещенческий контекст. Камералисты собирались управлять природой и обществом, ориентируясь на стандарты естествознания того времени, — поясняет Дмитрий Березняков. — То есть, естествоиспытатель открывает общие законы природы, и потом ею руководит, а «менеджер» потом будет копировать эти методы и, на основе извлеченных из общества законов, совершенствовать несовершенный век». Самый известный представитель направления — Иоганн Готлиб фон Юсти, живший в первой половине 18-го века — был весьма интересным деятелем. В своем труде «Общие начала полиции» он написал, что главное, чем занимается эта структура — правильно расходует силы государства и укрепляет его. «Юсти мыслил себе эту державу очень по-немецки: как хорошо устроенную машину, где все элементы тщательно подогнаны друг к другу. Главное в ней — ее прозрачность, причем, не только на бумаге, но и на деле. Вся проблема камералистов состояла в том, что эта просматриваемость была именно в теории, а на практике — бардак и коррупция», — говорит Дмитрий Березняков. Получилось так, что столкновение с реальностью стало для представителей вышеозначенной научно-организационной мысли катастрофой: создавались проекты, которые на деле не работали. (Ситуация очень известная, достаточно вспомнить бессмертное от Льва Толстого: «Гладко вписано в бумаги, да забыли про овраги — а по ним ходить…»)
Упоминание великого русского писателя подводит нас и к России. Идеи полицейского государства также были известны и актуальны в нашей стране. «Петр Первый был просвещенным монархом и, скажем так, литературу знал. В 1718-м году он назначил в столице первого генерал-полицмейстера и сам определил обязанности: «надлежит смотреть, чтобы все строения были вовремя построены, чтобы улицы и перекрестки были равны изрядно, содержать все улицы и переулки в чистоте, и были бы сухи, свободны… смотреть и хранить с прилежанием, дабы была мера и весы прямые, осматривать у жителей печи, в поварнях очаги и протчие, где огонь водится….» — цитирует первого русского императора Дмитрий Березняков. Петр говорил и о том, что «полиция есть душа гражданства и всех добрых порядков и фундаментальный подпор человеческой безопасности и удобности». То есть, собственно, это та же самая проблематика, что и у камералистов — кстати, и в екатерининском «Уставе благочиния» прослеживается эта идея.
«Впрочем, на деле полиция как наука и сам проект рационального устроения благой жизни были утопией, которая наделяла своих управленцев привилегированным статусом: они могли вмешиваться в работу механизма и не спрашивать винтики и болтики об их судьбе, — отмечает Дмитрий Березняков. — Менеджер за них знал, как их осчастливить». По словам лектора, когда все эти конструкции рухнули, от идеи осталась одна очень важная деталь: управленец-полицеист вмешивается в твои дела, руководствуясь соображениями пользы и расчета, но не соображениями правовой процедуры. По сути, это логика политика, мыслящего в категории войны и способного совершить государственный переворот, если это потребуется, но не образ мыслей юриста, который исходит из нормы права. Получается, что, по сути, полицейское государство — это попечитель. Он заботится о подданных, чтобы последние, в свою очередь, были сытыми и довольными, не испытывали проблем и жили благой жизнью. «Даже если тебе при этом кажется, что ты обитаешь за железным занавесом, но с приемлемым соцпакетом и обеспеченной старостью», — делает как бы пометку на полях Дмитрий Березняков. Это, по его словам, государство тайной войны, когда оно вооружает тех, с кого собирает налоги, и не гарантирует им жизнь. Собственно, в случае с СССР, когда ушла упомянутая война, под вопрос была поставлена и сама держава. «Обнадеживает то, что нам известен финал истории — наше постсоветское настоящее, где многие тоскуют именно по полицейскому государству, которого нет. Собственно, как говорит Дмитрий Березняков, оно как проект давно ушло в историю — осталась лишь полиция, чья деятельность связана с безопасностью и легитимным принуждением.
Екатерина Пустолякова
Фото: 1 — ru.wikipedia.org, 2 — Ю.Позднякова, 3 — vg-news.ru
