Доктор исторических наук Сергей Александрович Красильников - один из ведущих специалистов по вопросам, связанным с политическими репрессиями, чрезвычайно квалифицированный и удивительно заинтересованный человек, к тому же, еще и потрясающий рассказчик. Когда он говорит, отчего-то сразу и очень живо представляешь себе огромнейший массив информации, хранящийся в его памяти – потому что настолько подробно и увлекательно нарисовать историческую картину в лучших традициях выдающегося русского живописца Василия Сурикова (пристальное внимание к мельчайшим деталям и одновременно широкий угол зрения) может лишь блестящий профессионал, глубоко владеющий материалом.
- Как-то раз я готовил доклад, который назвал «Сталинизм и наука». Я взял список Перчёнка… - начинает Сергей Александрович, и я узнаю о существовании историка по имени Феликс Федорович Перчёнок. Этот ученый еще в советское время составил список академиков и членов-корреспондентов РАН, так или иначе подвергавшихся репрессиям в разной форме. Понятно, что опубликовать документ удалось только в 90-е годы, - Так вот, я взял этот перечень и начал группировать фамилии, которые в нем есть, в некоторую систему. Что же получилось? Я увидел: если мы спроецируем хронологию государственных репрессий на когорту ученых высшей квалификации, то можно проследить непрерывный и перманентный ход насильственных действий. В качестве единственной паузы, может, я назову 20-е годы, и то не целиком. Начиная с 1928-1929-х годов, репрессии в отношении научных работников стали ординарным явлением.
Есть вещи, которые очень трудно мотивировать – настолько они бессмысленны (или кажутся таковыми). Процессы, происходящие в стране в то время, объяснить достаточно просто, но от этой простоты становится еще неуютнее: ведь вместо выработки эффективных инструментов управления советское правительство тех лет предпочло действовать грубой силой. Что касается науки, то уничтожались целые направления – и, конечно же, люди, их представляющие. Во многих отношениях ученые были отброшены далеко назад: думаю, что здесь уместен классический пример с генетикой, которой в СССР начали заниматься сильно позже, чем на западе, увлекшись охотой на ведьм и отрицая необходимость развития отрасли. Так ради чего было все это?
- Наиболее часто репрессии касались тех групп ученых, которые сформировались еще до революции – когорты так называемой «старой интеллигенции», имевшей высокий профессиональный престиж и не советизированной в той степени, чтобы быть управляемой, - пожимает плечами Сергей Красильников.
- Репрессии в отношении научной элиты, прежде всего, были ориентированы на то, чтобы сделать всю корпорацию в целом подконтрольной. Надо было показать ей, кто распоряжается ресурсами – причем, как денежными, так и касающимися свободы и жизни. Так что мощная волна репрессий, начавшаяся в 1928-м году после некоторого перерыва, стала практически водоразделом, сломом старого этоса научного сообщества и началом выработки нового. Словом, временем в буквальном смысле судьбоносным.
Если можно так выразиться, пилотным проектом, на котором отрабатывались досудебные, судебные и постсудебные механизмы последующих «научных» репрессий, стало Шахтинское дело 1928-го года против инженерной и научно-технической интеллигенции. Любому, кто интересовался историей создания Сибирского отделения Академии наук СССР, известны фамилии ученых: академика Александра Александровича Скочинского и член-корреспондента РАН Николая Андреевича Чинакала, которые, собственно, многое сделали для образования в Новосибирске Западно-Сибирского филиала Академии наук, затем, как известно, вошедшего в 1958 году в состав СО АН СССР.
- Сейчас мы с коллегами выпускаем двухтомник документальных материалов, посвященных Шахтинскому делу, - Сергей Александрович, как любой талантливый историк, в процессе беседы очень вольно путешествует во времени. - Первый том уже вышел в Москве в издательстве РОССПЭН в серии «Архивы Кремля». Мы рассматриваем персональный аспект, который, в том числе, касается одного из крупнейших отечественных горняков, - Красильников имеет в виду Чинакала. - Он был арестован вместе с коллегами из треста «Донуголь», где возглавлял отдел, занимающийся внедрением новой техники, был осужден по основному процессу на шесть лет заключения, правда, впоследствии срок был уменьшен. Что касается Скочинского, - историк аккуратно проговаривает букву «о», рассказывая крохотную деталь: в документах следствия фамилию ученого периодически писали через «а», - то он попал в формат одного из боковых ответвлений Шахтинского дела – «дела профессоров», где помимо него проходили видные горняки Лев Дмитриевич Шевяков и Александр Анисимович Спиваковский. На момент ареста и следственных действий все трое были достаточно известными в своей среде экспертами-специалистами, профессорами профильных вузов. Их судьба сложилась с некоторыми нюансами, но, тем не менее, каждому из них достались арест и тюремное заключение. Со Скочинским же дополнительно поступили в чем-то иезуитским образом, - продолжает Сергей Александрович.
Иезуитским? Увольте, это слишком мягкое определение. Ведь Александра Александровича, едва успевшего выйти из тюремной камеры, включили в число экспертов по Шахтинскому делу, так что он оказался в невероятно тяжелом и двусмысленном положении.
- Судя по стенограммам, которые мы анализировали, ему досталась роль технического консультанта, и вилка выбора у него была между игрой на стороне обвинения либо попытки все объяснить не злонамеренной волей и не сознательным вредительством, а в известной мере обычными процессами, которыми всегда сопровождается горное производство, - поясняет Красильников и вдруг улыбается. - Мне кажется, ему удавалось в большей части случаев доказывать, что это не контрреволюция, а сбои и аварии, являющиеся частью неизбежных и, главное, неумышленных нарушений технологии.
Вот он – первый надлом системы научной этики, выстроенной еще до революции. Как и положено любой уважающей себя трещине в области нравственности, проистекает она из ситуации «или-или», где этичный для выбирающего вариант ведет к осязаемым негативным последствиям, а неэтичный – наоборот, легкий и удобный, причем, за него воспоследуют вполне вещественные плюшки. Такой способ давления на людей Сергей Александрович и называет иезуитским. Что же – все верно, но, тем не менее, у медали была и другая сторона.
- Описываемая ситуация показала и потрясающее корпоративное взаимодействие между осужденными учеными. Поддержка друг друга – причем, на протяжении многих лет. В 1930-е годы она выражалась в том, что, например, Александр Скочинский, когда стал академиком, затем много сделал для избрания в Академию наук Льва Шевякова, которому гораздо сложнее было пройти процедуру, поскольку он был в ссылке и пережил поражение в правах, - рассказывает Красильников, - а в годы войны, когда часть АН была эвакуирована в Свердловск, и Скочинский, и Шевяков были членами «комиссии Комарова», тогдашнего президента Академии наук, они часто выезжали в Кузбасс, дабы в качестве ученых-экспертов помочь в повышении выработки угля. Именно там эти специалисты начали активно привлекать к своей работе Николая Андреевича Чинакала. К тому времени он отбыл свое заключение, работал на шахтах, затем вузовским профессором в Томске, и таким образом война вновь свела их - людей, которые в 1928-м году проходили по одному сфальсифицированному чекистами «делу» - в творческую группу, которая удивительно результативно работала, решая задачи развития горнодобывающей отрасли Сибирского региона.
В 1943-м году, как известно, состоялось решение о создании Западно-Сибирского филиала АН (ЗСФАН), и в рядах отцов-основателей этой новой организации вся «тройка» – Скочинский, Чинакал и Шевяков - играли ведущие роли.
- Как-то мы с другом (одним из его профессиональных интересов является институциональная история науки) обсуждали важность формирования референтной группы для создания чего-то нового, - видя, что я не совсем понимаю, Сергей Александрович улыбается. - Такая группа единомышленников, плотное ядро, было у Михаила Алексеевича Лаврентьева, когда тот организовывал Сибирское отделение и строил Академгородок. Что касается ЗСФАНа, то здесь в основной состав лидеров вошли трое «шахтинцев», и это было очень удачно: сама идея создания здесь филиала АН требовала координированных действий. Скочинский, Чинакал и Шевяков действовали сообща, доверяя друг другу и в профессиональной, и в непрофессиональной сфере. Это тот самый ресурс, который позволял на начальном этапе организации научных структур или направлений решать сложные задачи.
Закрывая разговор о «шахтинском» сюжете, Красильников добавляет, что Спиваковский и Чинакал стали член-корреспондентами Академии наук в 1946-м и 1958-м соответственно. Кстати, в начале 1950-х годов у Николая Андреевича был нелегкий момент: репрессивная система, как известно, отслеживала различные передвижения внутри научной элиты, и в последний год пребывания Александра Скочинского во главе филиала произошла кадрово-номенклатурная чистка. В силу разных оснований директора всех четырех институтов ЗСФАН были сняты. В их числе, разумеется, оказался и Чинакал – строчка в анкете, свидетельствующая об его былой неблагонадежности никуда не делась, а анкеты тогда были главным документом гражданина СССР. Николая Андреевича спас Александр Александрович – на этот раз уже буквально напрямую. Скочинский, пользуясь своим авторитетом, сделал все, чтобы не допустить изгнания Чинакала из профессии, и, пониженный в должности до руководителя одного из подразделений Горно-геологического института, бывший директор фактически продолжал управлять своим НИИ. Глава филиала же осуществлял административное прикрытие, одновременно добиваясь поддержки Новосибирского обкома партии. Обком заступился за опального Чинакала, и, благодаря особой позиции Скочинского, в 1951 году Николай Андреевич был восстановлен в должности.
- Работая с источниками, я еще раз убедился, что корпоративное взаимодействие и взаимопомощь – колоссальный ресурс, который позволял научной элите в тех ситуациях, когда было возможно, все-таки адресно помогать друг другу.
Это выручало и спасало в подчас кажущимися безнадежными ситуациях, - отмечает Красильников и тут же оговаривает, - впрочем, вряд ли можно говорить о корпоративной взаимопомощи как о типичном для всей Академии наук явлении.
Это верно - ведь всегда были те, кто делал выбор в пользу более простого и безопасного варианта. Впрочем, перед тем, как с высоты относительно благополучных 10-х годов долгожданного 21-го века их осуждать, стоит подумать о том, что в известной степени они тоже были жертвами репрессий. Когда есть люди, поступающие исходя из этоса, который построен на гуманистических принципах, очень сложно трусить и конформистски осуждать того, кого повелели осудить. Потом стыдно даже не столько перед другими – перед собой неудобно, и это неудобство живет вместе с тобой. Всегда. Затем ты к нему привыкаешь или перестаешь испытывать – вот тогда можно считать, что теперь произошел окончательный слом.
- …А список Перчёнка, я считаю, нужно опубликовать отдельным изданием от Академии наук, предварив его эпиграфом «Чтобы помнили…», - заканчивает Сергей Александрович.
30 октября – День памяти жертв политических репрессий. Давайте помнить.
Екатерина Пустолякова
Фото: museum.sbras.ru, из личного архива С. А. Красильникова
