— Александр Леонидович, состоявшийся недавно Совет вызвал большие дискуссии в научном сообществе. Были сформулированы какие-то ключевые тезисы для развития науки на ближайшие годы?
— К сожалению, ни о глобальных целях, ни о приоритетах, ни о проблемах ученых на заседании не говорилось. На фоне задач по импортозамещению, обороноспособности или продовольственной безопасности мы надеялись, что будет дополнительное финансирование, появятся предприятия, для которых станут важны наши разработки. Но этого не произошло.
В ходе заседания Президент сформулировал такую позицию: «Сегодня в России более 150 сильных государственных научных институтов, центров, вузов, которые вносят заметный вклад в мировую и отечественную науку. На них приходится подавляющая часть, примерно 70% всех патентов, которые выдаются на территории нашей страны, 80% высокоцитируемых работ. Их разработки востребованы реальным сектором экономики, а исследования, как я уже говорил, активно цитируются за рубежом. Вместе с тем 150 – это лишь 10% всех государственных образовательных и научных организаций. Конечно, возникает вопрос: а где остальные-то, как там обстоят дела, как они работают? Подчеркну, ресурсы, которые выделяются на науку, должны получать сильные исследовательские коллективы, способные создавать прорывные технологии по наиболее важным для страны направлениям, конкурировать с ведущими мировыми центрами».
Что это означает? Сейчас в России работает около 600 академических научных организаций, а если учесть ведомственные институты и университеты, то гораздо больше. Судя по высказыванию Президента, возможно их десятикратное сокращение. При нашей огромной территории и тех проблемах, которые сейчас приходится решать России, это будет просто катастрофой. Возьмите новосибирский Академгородок: он превратится в депрессивный район, если там останется только часть институтов.
— Когда можно ожидать упомянутого вами сокращения?
— Решение о 150 ведущих организациях пока не принято, но вектор определен. В этой парадигме всех остальных предполагается лишить финансирования, а поскольку сейчас экономический кризис, всё будет определяться его темпами. В своем заключительном слове Президент сказал, что «деньги, которые могли бы достаться тем людям и тем организациям, которые добиваются и способны добиваться новых успехов, просто будут уходить, неизвестно зачем». Такая логика ставит под удар очень многие важные институты, у кого в силу тематики их работ не может быть большой цитируемости или внедрения результатов. Скажем, Институт проблем малочисленных народов Севера, чья деятельность исключительно важна для Якутии и проживающих там людей, но не привлекает внимание международных журналов вроде Nature или Science.
— Были у участников Совета какие-то возражения против точки зрения Владимира Владимировича Путина?
— Мне очень понравилось выступление президента РАН академика Владимира Евгеньевича Фортова, который высказал альтернативное мнение, и со многим из того, что он сказал, я согласен. Как правильно заметил Фортов, задачи надо ставить для всех ученых страны, а не для так называемых ведущих организаций — в науке не может быть монополизма. Иначе мы оставим квалифицированных специалистов без работы и ничего не добьемся. К тому же вовсе не факт, что избранные, будучи назначенными на эту роль, через год-два не забронзовеют и перестанут поддерживать высокий уровень.
— Обсуждалось ли в связи с этим рейтингование институтов, которое уже не первый год вызывает беспокойство ученых?
— В этом вопросе даже министр образования и науки Дмитрий Викторович Ливанов, известный своей критикой в адрес Академии, согласился с Владимиром Евгеньевичем Фортовым, что сначала нужно провести анализ и четко понять, кто и насколько эффективно может работать. В каждом институте есть сильные группы, поэтому оценка должна быть дифференцированной. А авторы реформ пока исходят из бюрократических параметров, основным считая число статей. У знаменитого академика Льва Андреевича Арцимовича, одного из крупнейших специалистов в ядерной физике, за всю жизнь было 14 публикаций. Зато это были фундаментальные работы, а сейчас людей приучают писать об одном и том же результате бессчетное количество раз, чтобы набрать необходимые цифры — по сути, халтурить.
— Получается, что реформа пока не принесла позитивных результатов?
— На текущий момент — нет. В институтах финансирование не увеличилось, оборудование устаревает, задачи перед наукой не поставлены. Из-за кризиса в экономике ухудшилась ситуация с внебюджетным притоком средств. Единственный плюс прошедшего заседания в том, что Фортов попросил Путина продлить мораторий на операции с имуществом РАН еще на год, что Президент поддержал. В целом же, впечатление от Совета осталось тяжелое — мы вступили на абсолютно неверный путь. Поймите правильно: никто не возражает против того, что должны быть хозяйственники, которые встроены в государственную систему — и у Михаила Алексеевича Лаврентьева была мощная команда, которая строила Академгородок. Но ученые выступают против некомпетентности и ее следствия — бюрократии.
— Как же с ней бороться?
— Брать пример с других стран. Например, в Великобритании при правительстве работают больше 100 экспертов — они разбиты на группы и по каждому вопросу готовят справки и прогнозы. В Японии такую же деятельность ведет министерство науки и технологий. Специалисты самого высокого уровня анализируют, какие направления будут развиваться в ближайший год, и дают руководству страны свои рекомендации. Исходя из этого, там принимаются решения о финансировании и поддержке. У нас же подобного подхода вообще нет — открытая и гласная экспертиза сложнейших проблем развития науки и высоких технологий только начинает формироваться.
— Но ведь ученые могут и сами выступать экспертами — например, представители СО РАН активно участвуют в разработке комплексных программ развития регионов. Эта деятельность как-то поддерживается на уровне ФАНО?
— На прошедшей в Кемерове Всероссийской научно-практической конференции «Перспективы развития углехимии в России: наука, технологии и производства» первый заместитель руководителя ФАНО Алексей Михайлович Медведев сообщил, что в этом году от реструктуризации планируется переход к программному способу работы. Раньше в системе СО РАН существовали интеграционные проекты, но они образовывались как бы снизу: ученые договаривались между собой и решали определенную задачу. А сейчас мультидисциплинарный подход предполагают принять официально. Считаю, что принятие ФАНО предложенных СО РАН решений по организации комплексных интеграционных проектов — это наше совместное достижение.
— Какие глобальные инициативы СО РАН может предложить для развития регионов Сибири?
— В первую очередь, это программа реиндустриализации промышленности Новосибирской области и проект «ИНО Томск», который даст научным разработкам прямой выход на фирмы технико-внедренческой зоны. В Кемерове работает Федеральный исследовательский центр угля и углехимии. Он исключительно важен для Кузбасса, поскольку создаваемые в ФИЦ технологии позволят получать из угля целый ряд востребованных и высокорентабельных продуктов: удобрения, сорбенты для медицины и экологии, а также исходные вещества для фармакологии. Подобная программа готовится и для Омска, где планируется развивать катализаторы в нефтехимии и новые углеродные материалы широкого применения. Следующий проект связан с агропромышленным сектором и продовольственной безопасностью — ее главным регионом должен стать Алтай. В Иркутске создается Национальный гелиогеофизический комплекс, в Бурятии развивается фармакологический кластер. В Якутии ученые предпримут комплексную экспедицию по исследованию природных ресурсов и производительных сил республики. Подготовлены масштабные планы по развитию Красноярского края и Ямало-Ненецкого автономного округа. Все это изложено в аналитической записке, которую я уже передал президенту РАН Фортову. Сейчас она под руководством директора Института экономики и организации промышленного производства СО РАН академика Кулешова оформляется как масштабная программа работы научного комплекса Сибири в интересах развития реального сектора экономики сибирских регионов.
Беседовал Павел Красин
Фото: (1, 3) — Юлии Поздняковой, (2) — Андрея Соболевского