Вопреки навязчивым оценкам, российские (по крайней мере, сибирские) ученые работают в очень интенсивном режиме на всех должностях и ступеньках карьерной лестницы.
Не одно десятилетие наша пресса создавала стереотип: в академических институтах трудовой процесс протекает, мягко выражаясь, не очень напряженно. Приходят поздно, уходят рано, долго пьют чай, болтают о мирском в курилках, ну и разные там конференции-семинары тоже не шахтерский труд. Поэтому в ходе так называемой реформы РАН ее авторы приложили немало сил к «повышению эффективности исследований». Как в андроповские времена, начали настаивать на строгой фиксации времени пребывания на рабочем месте (включая математиков и философов, для которых это понятие относительное). Кажется, и по сей день не отказались от идеи ввести в академических институтах «нормочасы», как на СТО и в шиномонтажках.
Реформаторы, видимо, буквально поняли старую шутку КВН НГУ: «Чтобы корова давала больше молока и меньше ела, ее нужно чаще доить и реже кормить». Им бы напомнить американскую пословицу «Не сломалось — не чини». Прежде чем с кондачка пытаться «интенсифицировать труд ученых», следует поинтересоваться, какими функциями они уже загружены.
Докторская без отрыва и бумаги без смысла
Прежде всего, они загружены очень по-разному. В мозаике всех действий, совершаемых научным сотрудником «при исполнении», можно выделить два больших подтипа: занятость ученого как такового, без управленческой нагрузки, и ученого-администратора. Доктор биологических наук Борис Моисеевич Кершенгольц помнит, как это было раньше: «В администрации Института биологии ЯФ СО АН СССР (теперь Институт биологических проблем криолитозоны СО РАН, Якутск) я начал работать давно, будучи в 1981—1987 годах ученым секретарем, затем в 1988 г. — и.о. замдиректора по научной работе. В то время, конечно, в техническом отношении всё было сложнее, поскольку не было персональных компьютеров, различные бумаги печатались и перепечатывались на пишущей машинке. На бесконечные вычитывания и правки уходило много времени. Но сама управленческая работа была настолько отлажена и четко регламентирована (и в рамках АН СССР, и в контактах с директивными органами Якутии, РСФСР, всего Советского Союза), что у тех администраторов, которые хотели заниматься наукой, хватало на это и времени, и сил, и терпения… В те годы без отрыва от управленческой работы я сделал основную экспериментальную часть моей докторской диссертации, которую защитил в Институте биохимии им. А.Н. Баха в Москве».
А как теперь? Борис Кершенгольц (повторно замдиректора по научной работе с 2011 по 2017 гг.): «Ситуация резко изменилась с начала 2014 года, когда, во-первых, самые различные структуры ФАНО не могли (да и сейчас не могут) наладить между собой систему обмена информацией, и каждый отдел начинает до бесконечности запрашивать институты об одном и том же, но в разных формах… Показателен, например, такой случай. Один из молодых вновь назначенных директоров института (не нашего) прилетел в Москву, чтобы встретиться с куратором своей организации от ФАНО и выяснить ряд значимых вопросов. Нашел эту девушку, представился… И, не успев ни о чем спросить, услышал: «Со всеми вопросами не ко мне, а к руководству отделами. Я только передаточное звено, ничего не знаю и ни на какие вопросы не отвечаю». Для нас, привыкших к отличной компетенции наших уважаемых ученых секретарей ОУСов СО РАН, это было как гром среди ясного неба».
И далее: «С 2014 года всё больше времени стало уходить на различного рода записки, ответы и прочую ерунду по линии ФАНО. Время, затрачиваемое на это, я бы оценил примерно так: около 15—20 % — до 2014 года; 25—30 % — в 2014 году; до 35—45% с 2015 по март 2017 года. Причем большинство бумаг из ФАНО свидетельствует о, мягко говоря, о некомпетентности значительной части сотрудников этой организации. Или, например, новомодная чехарда с понятиями «научный сотрудник» и «научный работник», когда не только руководство институтов, но и заведующие лабораториями (отделами) по версии ФАНО, будучи научными работниками, не являются при этом научными сотрудниками — значит и заниматься наукой не должны (или могут, но во внерабочее время)».
Слова «ФАНО» и «бюрократия» стали синонимами за рекордно короткий срок. «Врачу, исцелися сам!» — прежде чем браться за организацию труда ученых, Федеральному агентству стоит задуматься о собственной.
Драмкружок, кружок по фото…
Науку и администрирование сочетают также ученые, не занимающие высоких должностей. А вдобавок еще и преподают. Вот как описала свою нагрузку младший научный сотрудник Института вычислительной математики и математической геофизики СО РАН кандидат физико-математических наук Ольга Игоревна Криворотько:
— Я на данный момент являюсь руководителем двух научных грантов и исполнителем еще в пяти. Технология подачи заявок на гранты и отчетов по ним у меня отработана (всё делаю заранее, систематизирую результаты и т.п.), поэтому не занимает много рабочего времени (не более 5 %). Также наш институт организовывает ежегодную молодежную школу-конференцию «Теория и численные методы решения обратных и некорректных задач», где я — ее ученый секретарь. Работа у меня со студентами идет слаженно, поэтому не мешает научной деятельности. При этом я помогаю в подготовке «взрослой» конференции по вычислительной математике (в этом году состоится в конце июня).
Каждый год я участвую в международных конференциях (минимум одна зарубежная и две в России), где представляю результаты работы моей группы. Еще я посещаю семинары по темам, близким к моему научному исследованию, защиты диссертаций, общаюсь с сотрудниками академических институтов в рамках сотрудничества по грантам. Это занимает 15 % моего времени в день. Как ученица действующего директора ИВМиМГ СО РАН члена-корреспондента РАН Сергея Игоревича Кабанихина, я не могу не помогать ему — ведь та же отчетность института является нашим общим делом. Это занимает в среднем до 10 % моего рабочего времени в день.
Итак, около 30 % уходит на внутринаучные и межнаучные, скажем так, коммуникации. А есть еще и образовательная нагрузка.
Ольга Криворотько:
— С сентября 2016 года я стала секретарем кафедры математических методов геофизики мехмата НГУ, в связи с чем занимаюсь там административной деятельностью (подготовка договоров найма, отчетов, а также переизбрания, учет студентов кафедры и т.п.), организацией заседаний кафедры, предзащитами выпускных работ и рассылкой информационных извещений. Это занимает у меня в среднем 15 % рабочего времени. Помимо этого я являюсь научным руководителем восьми студентов механико-математического факультета НГУ: четыре бакалавра, два магистранта первого года обучения и два магистранта второго года, один из которых иностранец (англоязычная магистратура). В рамках своей научной деятельности я читаю курс в англоязычной магистратуре ММФ «Inverse Problems in Immunology, Epidemiology and Pharmacokinetics» (три часа в неделю) и спецкурс «Численные методы решения обратных и некорректных задач» (полтора часа в неделю). Каждый день, включая выходные, я плотно работаю со студентами по научной специализации, по грантам, по их дипломам и научным статьям — примерно три часа в день. Результаты мы обсуждаем на закрытом часовом семинаре лаборатории раз в неделю.
Здесь проценты смешались с часами. Но в целом понятно, что «околонаука» и образовательный процесс занимает у Ольги Игоревны примерно равное количество времени, около 30 %. А остальная треть? А это как раз наука в чистом виде. Те самые методы решения обратных и некорректных задач, которые позволяют вычислять, к примеру, вероятность цунами и приносить практическую пользу во многих других сферах.
Глоток свободы
Старший научный сотрудник Института археологии и этнографии СО РАН кандидат исторических наук Ольга Владимировна Голубкова считает, что структура нагрузки ученого зависит не столько от должности, сколько от профессии: «В нашем институте рабочий график строится вокруг экспедиций — соответственно, необходимо тратить много времени на их подготовку и отчеты по полевым исследованиям. В первую очередь это касается археологов. У этнографов экспедиции не такие масштабные, часто это просто командировки в сельскую местность, поэтому подготовка к ним и отчеты проще, хотя тоже отнимают немало времени. Бывают также поездки на конференции, работа в архивах и библиотеках. Остальное время — научная работа, пишем статьи, монографии».
Один мой собеседник, до недавнего времени возглавлявший геологический институт, назвал экспедиции глотком свободы — до возвращения из «полей» никаких бумаг, отчетов, совещаний… Уж лучше холод и комары. Ученых, которым нравится формально-организационная работа — считанные единицы, это белые вороны. Большинство же мечтает тратить на науку как таковую не 30—35 % своего рабочего времени, как Ольга Криворотько, а гораздо больше. «Свой переход на должность главного научного сотрудника я воспринял как освобождение, — вспоминает Борис Моисеевич Кершенгольц. — Казалось бы, прошло менее двух недель, а в отношении «моей науки» я это уже почувствовал. Появилось время, энергия, новые мысли и идеи. Восстанавливаю контакты с коллегами не только из науки, но и с партнерами по инновационным и внедренческим делам в Новосибирске, Москве, Казани, Магадане и, конечно, в Якутске. Мы уже успели заложить серию новых экспериментов, до которых руки не доходили больше года».
Ученый секретарь Института химии твердого тела и механохимии СО РАН доктор химических наук Татьяна Петровна Шахтшнейдер уверена, что сегодня не смогла бы за три года подготовить и защитить докторскую диссертацию, как это было в 2012—2014 годах. «Хочу показать, как начинается день ученого секретаря, — объяснила она. — Планировала с утра: написать ответы на ваши вопросы, заняться двумя статьями, где я соавтор и надо их вычитать перед отправкой в журналы, подвести итоги опросного голосования членов ученого совета по расчету рейтинговых показателей и дать распоряжение на подготовку электронных личных кабинетов сотрудников для занесения этих показателей.А тут приходит письмо ФАНО — надо заполнить очередную таблицу. Поэтому всё бросаю и начинаю заниматься этим. У ФАНО обычно жесткие сроки, и мы стараемся их не нарушать».
В одном из недавних интервью глава Федерального агентства Михаил Михайлович Котюков назвал главной задачей своего ведомства (с оговоркой на паритет с РАН) «настройку системы» научных организаций России. Но не Академия наук бомбардирует институты массивами формуляров и таблиц. По разным оценкам, с 2014 года бюрократическая нагрузка возросла то ли на 50, то ли на все 100 %. Казалось бы, переход на электронный документооборот должен был сэкономить время и силы, но закон Паркинсона и в новой реальности оказался непреодолим: всякая бюрократия стремится к максимуму самовоспроизводства.
Паркинсон Паркинсоном, но применительно к науке этот антиэффект необходимо смягчить, как только можно. Тот же М. Котюков в том же интервью назвал время невосполнимым ресурсом. Применительно к труду ученого это более чем верно. И ФАНО стоило бы позаботиться об экономии не только федерального имущества и денег, но и этой сверхценности. Верните исследователю отнятое у него время — и он потратит его на науку и еще раз на науку. Потому что это особая сфера, о специфике которой отлично написали братья Стругацкие: «Сюда пришли люди, которым было приятнее быть друг с другом, чем порознь, которые терпеть не могли всякого рода воскресений, потому что в воскресенье им было скучно. Маги, Люди с большой буквы, и девизом их было — «Понедельник начинается в субботу». Да, они знали кое-какие заклинания, умели превращать воду в вино, и каждый из них не затруднился бы накормить пятью хлебами тысячу человек. Но магами они были не поэтому. Это была шелуха, внешнее. Они были магами потому, что очень много знали, так много, что количество перешло у них, наконец, в качество, и они вошли с миром в другие отношения, нежели обычные люди».
Андрей Соболевский
Фото: автора (1), предоставлены спикерами (2, 3, 4), из открытых источников (анонс)
