Число носителей нашего языка неуклонно сокращается, падает его положение в мире, он уходит из сферы науки, засоряется заимствованиями и вульгаризмами. Популярный лингвист, профессор МГУ им. М. В. Ломоносова, доктор филологических наук Владимир Александрович Плунгян на лекции в рамках подготовки к «Тотальному диктанту» рассказал, действительно ли вышеперечисленное является проблемой, и если да, то общества или языка?
«Распространена обывательская система взглядов, некий особый род устойчивой мифологии —любой человек с улицы знает: русский язык портится. Во-первых, засоряется заимствованиями — неужели нам своих слов не хватает? Во-вторых, полон жаргонизмов и бранной лексики. Но нельзя забывать, что такие претензии предъявлялись абсолютно ко всем языкам во все периоды истории», — начал учёный. Чуть позже он объяснит причины несостоятельности таких заявлений.
Однако есть один аспект, с которым, по словам Владимира Плунгяна, спорить трудно. Это, прежде всего, количественное сокращение численности носителей нашего языка. Несмотря на прирост населения мира (и России), с каждым годом доля тех, кто знает русский, неуклонно уменьшается. В 1914 году таких людей было 140 миллионов, и они составляли почти 8% от всех, живущих на Земле. В течение XX-го века наблюдался прирост численности русскоговорящих, но сокращение в процентном соотношении (например, в 1990 году — 312 млн. человек, 5,9%), а после стал снижаться и первый показатель (2010-й, 260 млн., родной — для 144-х, 3,8%).
Людей, свободно владеющие русским, больше всего в Польше, Германии, США, Болгарии, Сербии, Монголии (государство-лидер по доли русскоговорящих в процентном соотношении — их почти 50%) и Израиле (постсоветские республики в этой статистике не учитывались). Везде, кроме Монголии, Германии и США, их доля уменьшается.
Ещё одна не очень утешительная статистика касается места нашего языка среди мировых (такими считаются те, на которых говорят свыше 100 миллионов человек) — их всего 10-12 из семи тысяч. Русский пока входит в это число, но является единственным, динамика которого отрицательна. Если тенденция будет продолжаться, он может перестать быть мировым. В 1990-м году русский занимал 4-е место по численности носителей после китайского, английского, испанского. В 2010-м его обогнали хинди и арабский. По прогнозам, он вот-вот уступит место бенгальскому, португальскому и даже, возможно, французскому.
Более 90% населения Земного шара говорят примерно на 10-ти языках.
С культурной ролью нашего языка — позицией не в физическом, но в интеллектуальном мире — дело обстоит также не очень хорошо. Идёт систематическое вытеснение его из сферы образования, особенно за рубежом. Русские школы и университеты, русский как учебный предмет и язык обучения (что существовало в больших масштабах раньше) также исчезают. Сохраняется пока только преподавание его в качестве иностранного, и то, в основном, в школе — число вузовских педагогов неуклонно снижается, кадры стареют и теряют квалификацию.
Ухудшается также положение русского как языка науки. В 40-е годы XX века он был очень востребован в этой сфере, но сегодня наблюдается резкое уменьшение числа академических публикаций на нём и снижение их значимости. «Сейчас мировым языком науки является английский, который у нашего эту функцию отбирает, что приводит к снижению качества использования последнего в этой сфере, — рассказывает Владимир Александрович. — Должны ли учёные писать работы на русском — вопрос болезненный. С одной стороны, есть объективные причины в пользу того, чтобы публиковаться на английском. Сдругой — если спортсмен перестаёт тренироваться, он теряет квалификацию, если на русском прекращает действовать наука, некоторая функциональная сфера из него выпадет. Политика нашего министерства образования здесь совершенно однозначна: вместо того, чтобы может быть, пытаться поддержать русский в качестве языка науки, оно его решительно топит — по новым правилам от нас требуют, чтобы мы публиковали статьи на английском».
Однако, по утверждению учёного, всё вышеперечисленное языка как такового, его лексического и грамматического строя, почти не касается. Нападки по поводу порчи также не имеют оснований. Заимствование —нормальный, естественный процесс, в каком-то смысле даже хороший. Если язык умеет переваривать чужие слова, значит, он жив. На протяжении нашей истории этот процесс происходил постоянно. Такие привычные и кажущиеся исконно русскими лексемы, как «хлеб», «изба», «очаг», «деньги» — тоже заимствования. «На самом деле, то, что нам кажется мощной, стройной и чистой системой, является продуктом необычайно бурного исторического развития с невероятным числом разных влияний. Русский литературный язык является гибридом старославянского с существенным вкладом германизмов, галлицизмов и тюркизмов (в разные периоды истории)», — комментирует Владимир Александрович.
Более того, нужно иметь ввиду, что заимствования не появляются по какой-то злой воле, а являются естественным процессом. Они никогда не возникают без необходимости. Даже тогда, когда для предмета и явления, казалось бы, есть своё слово, замена его чужим зачастую оправданна. Например, «механизмом престижа», который очень хорошо показан в строчках Владимира Маяковского: «Он был монтером Ваней,/ Но в духе парижан/ Себе присвоил званье/ «электротехник Жан». Сравните, что «весомее» звучит: «клиринговый центр» или «меняльная лавка»? Конечно, нас часто раздражает, когда такая замена происходит прямо на наших глазах. На эту тему Владимир Плунгян поделился историей из жизни. «В «Лесной сказке» я шел мимо VIP-зала, где в это время проходил «региональный митинг» — если перевести на английский и обратно — «выездное заседание». Пока режет слух, но, возможно, это вопрос времени».
Язык отражает то, что происходит в действительности. Например, в последние десятилетия к нам пришло множество экономических терминов. «Менеджмент» и «дефолт» у нас чужие, но «распил» и «откат» — также появившиеся относительно недавно — свои (последнее даже заимствовано в литовский). Но это жизнь, язык здесь не при чём», — утверждает Владимир Плунгян. Или возьмём слово «кидалово», из которого возник новый суффикс. С русским все настолько хорошо, что он способен даже изобретать новые морфемы.
Язык может много заимствовать и при этом прекрасно использовать свой внутренний потенциал. Слово встраивается в систему принимающего общества иногда очень по-своему. Например, «гонор» взято из польского, там «honor» — это просто «честь». Польское же слово «szkodzic» — «вредить», «ранить» — у нас обозначает мелкие пакости.
Французское «courage» — смелость, мужество, стойкость (очень важный для их культуры тип поведения). Теперь сравните его с русским «пьяный кураж». «То, что язык такое с заимствованиями проделывает, опять же свидетельствует: заимствование — не механический, а очень творческий процесс», — отмечает учёный.
Сниженная же лексика, на которую постоянно обрушивается шквал обвинений, на самом деле является постоянным и практически единственным собственным источником пополнения лексического фонда абсолютно во всех языках. Этот механизм называется экспрессивным замещением. Сначала такие слова очень яркие, эмоционально окрашенные, используются только в устной речи, постепенно накал из них выветривается, они уходят в основной пласт, а их место занимается новыми. Именно так появились современные романские (итальянский, французский, испанский и другие) языки, которые являются наследниками латыни, но не классической, а грубой, «вульгарной».
«Главная ошибка , в которую не надо впадать — не следует смешивать процессы, происходящие в обществе, с их языковым отражением, — говорит Владимир Александрович. — Никто не скажет, что Россия переживает благополучные времена, но из этого не следует, что русский гибнет и разрушается». По словам учёного, нельзя бороться с заимствованиями и с чем либо другим в языке — это или смешно, как борьба с ветряными мельницами, либо здесь прослеживается некая политическая ангажированность, имеющая совершенно другие цели, с языком не связанные.
Чего действительно следует опасаться, так это «любительской лингвистики» — агрессивной лженауки, к которой относятся все интерпретаторы алфавита, искатели славяно-санскритских параллелей и тому подобные деятели.
«Если мы хотим, чтобы в русском были собственные политические термины, не «откат» и «распил», нужно что-то поменять в жизни, а не в языке», — заключил Владимир Плунгян.
Подготовила Диана Хомякова
