Язык — нечто настолько привычное, что вопрос о его происхождении может показаться странным, однако эта тема вот уже многие века становится предметом теорий и споров, а однозначного ответа все еще не существует. О том, почему так происходит, рассказал профессор Гуманитарного института НГУ доктор философских наук Олег Донских на лекции в рамках «Недели Дарвина».
О происхождении языка задумывались еще древние греки, ноученые античности занимались исключительно историей слов, то есть этимологией — об этом были написаны сотни трактатов. В Средние же века существовало представление о некой «универсальной грамматике», структура которой соответствует структуре мира (поскольку он, как известно, был создан Словом), а различия языков объяснялись тем, что их просто слишком долго использовали.
Современное понимание языка появилось значительно позже, в XIX веке, когда швейцарский лингвист Фердинанд де Соссюр определил его как систему знаков. Здесь нужно упомянуть еще об одном важном факте, который студентам-гуманитариям сообщают в первыеже дни учебы: разнице между речью (средством коммуникации) и, собственно, языком (который позволяет её определенным образом строить и дешифровать).
Язык кажется чем-то естественным, поэтому долгое время считалось, что это такая же врожденная способность как зрение, хождение или слушание. История знает много примеров «царских экспериментов» — попыток изолировать детей от речи, чтобы понять, на каком языке они заговорят (первым, если верить древнегреческому историку Геродоту, подобный опыт провел еще фараон Псамметих I). Результаты каждый раз получались разными, — от фригийского до древнееврейского, — но все они, конечно, связаны с недостаточной чистотой эксперимента: сейчас нам совершенно очевидно, что ребенок не будет говорить, если его не научить. Однако вопрос происхождения языка до сих пор рождает разные теории. Например, в годы СССР популярностью пользовалась точка зрения Николая Марра, считавшего, что все существующие слова восходят к слогам: САЛ, БЕР, ЙОН, РОШ.
Тем не менее, мы можем сказать, что возникновение языка связано с тем, что называется когнитивной революцией, произошедшей около 40 тысяч лет назад: тогда нечто позволило Homo Sapiens распространиться по всему миру. Мы можем предположить, что наши предки вытеснили другие, во многом не менее приспособленные, виды за счет более удачной организации совместной деятельности, которую сложно представить без языка. О том же свидетельствуют и изображения предметов, не существовавших в реальности. Наиболее древний из таких артефактов — найденная в Германии штадельская фигурка, статуя женщины-львицы. Она показывает, что в то время уже существовала мифология, которая помогала организовывать социум и кооперировать действия.
Другим важным источником информации о становлении языка является Гёбекли-Тепе, или «Пузатый холм», раскопанный в начале XXI века на границе Турции и Армянского нагорья. Это храмовый комплекс эпохи мегалита: в нем установлены камни весом до сорока тонн, созданы большие овальные залы со стелами, покрытыми изображениями животных. При этом рисунки одомашненных сортов пшеницы в храме отсутствуют: это значит, что его построили охотники-собиратели. Поскольку люди, создавшие комплекс такого масштаба, не могли обойтись без великолепной организации и, соответственно, языка, мы можем сделать вывод, что наши предки научились говорить еще до того, как стали заниматься земледелием. Получается, что находка (которая на 6 тысяч лет старше знаменитого Стоунхенджа), указывает на то, что у людей уже был язык.
После открытия санскрита появилось такое направление лингвистики как компаративистика, сравнительное языкознание. Тогда оказалось возможным построить «дерево» — объединить огромное количество современных языков в индоевропейскую семью. В 1860-е годы немецкий филолог Август Шлейхе даже написал на индоевропейском языке басню «Овца и конь». Она почти наверняка звучала не так, как её восстановили, но сама логика действий позволила предположить, что некогда существовал определенный праязык. Российский лингвист Владислав Иллич-Свитыч, например, возвел шесть групп языков к одному, «праностратическому», якобы существовавшему примерно 15 тысяч лет назад.
— Я убежден, что это пустая теория, — рассказывает Олег Донских, — Если существовал не некий единый язык человечества, а хотя бы один очень распространенный, мы вряд ли можем его восстановить. Даже письменность, появившаяся примерно 5000 лет назад, не всегда помогает узнать язык, а говорить о том, что было за тысячи лет до этого, очень легко, поскольку абсолютно безответственно.
Даже в наше время на острове Папуа — Новая Гвинея по разным подсчетам существует от 500 до 2000 языков, и в среднем человек знает четыре-пять из них, чтобы общаться с соседями. При этом язык меняется с такой скоростью, что младшее поколение не всегда понимает своих бабушек и дедушек. Сложно представить, будто предки всех этих людей когда-то говорили на одной языке.
Еще одно доказательство в пользу того, что единый праязык вряд ли существовал — разное устройство современных грамматик. Например, русский язык является флективным: грамматическое значение (число, падеж и так далее) заключено в окончании слов, в семитской же группе за лексическое содержание отвечают согласные, а за формы — гласные. А в агглютинативных языках все грамматические категории вообще выражены отдельными частями, присоединяющимися друг к другу — система настолько проста. Свести все это к одному «предку» просто невозможно, потому и в теорию моногенеза поверить сложно.
Можно также задать вопрос другого рода: чем отличаются языки человека и животных? Подобных тем для обсуждения просто не существовало до опытов Карла фон Фриша, который открыл так называемый язык кругового танца пчел: способ коммуникации, позволяющий передавать информацию и местонахождении меда. Многие животные так или иначе общаются (с помощью звуков, запахов и жестов), но принципиальная разница заключается в том, что эти действия инстинктивны.
— Животные не могут не производить эти звуки, жесты или запахи, в то время как язык человека произволен: мы говорим только когда хотим и можем придумать то, чего нет, — объясняет Олег Донских. — Это как если бы мы общались одной только интонацией: ей можно выразить очень многое, но ни одна собака, пользуясь выражением Бертрана Рассела, как бы ни лаяла, не способна сказать, что «ее родители были хотя и бедными, но честными собаками». Это же лежит в основе уникальной способности человека ко лжи: пчела ведь не может соврать о том, где взяла мед, не может станцевать неправильно.
В XX веке проводились эксперименты по обучению обезьян человеческой речи, но подопытные добились успехов только в языке жестов: им они быстро овладевают на уровне трехлетнего ребенка. Несмотря на значимость подобных экспериментов, важно понимать, что дети овладевают языком сами, — родители только исправляют ошибки, — в то время как обучение шимпанзе куда больше напоминает дрессуру. Более того, эти животные осваивают язык вне зависимости от возраста, а люди могут научиться говорить только до четырех лет. У обезьян колоссальные возможности, но вопрос в том, языковые ли они.
Получается, что мы не можем точно сказать, где появились первые языки и какими они были, но знаем, что это произошло в период когнитивной революции. Язык как уникальная способность человека оказался одним из факторов, позволивших ему доминировать на планете.
Наталья Бобренок
Фото из открытых источников
