Заколдованный язык

 

Наблюдая за природой знака

 

«Понятие «язык» в своей современной трактовке оказывается более широким, чем то, из которого исходила традиционная лингвистика. Сама семиотика распадается на две ветви. Одна идёт от американской классической традиции Чарльза Пирса, другая принадлежит учению Фердинанда де Соссюра. Эти направления по-разному решают вопрос о соотношении языков животного и человека», — говорит главный научный сотрудник Института филологии СО РАН, профессор НГУ, доктор филологических наук Юрий Васильевич Шатин.

 

 

По Чарльзу Пирсу окружающие нас знаки делятся на разные типы в зависимости от того, насколько означающее и означаемое соотносятся друг с другом. Первый из них — это знаки иконические. Они основаны на сходстве означающего и означаемого (например, фотография). Второй вид — знаки индексальные, находящиеся в отношениях смежности или последовательности. Если мы идём по заснеженной улице и замечаем, как из трубы валит дым, то понимаем, что в этом доме топится печь, хотя ни самой печи, ни огня при этом не видим. Точно так же Робинзон Крузо, разглядев громадный след ноги на песке, догадался, что кроме него на острове находится ещё один человек. Третий вид знаков — условные или символические. Здесь отношения между означающим и означаемым никак не коррелируются. К ним относится абсолютное большинство слов естественного языка. Дом по-русски звучит как «дом», по-английски — «house», по-французски — «maison», по-итальянски — «casa» и так далее. Вряд ли кто-то из нас сможет угадать, как он будет именоваться по-индонезийски, это можно только выучить. И именно здесь пролегает резкая граница между языком человека и животных: если в первом случае имеет место совокупность символических знаков, то во втором — очень сложные комбинации иконических и индексальных.

 

 По Пирсу, у животных сами процессы мышления присутствуют, но они носят принципиально иной характер, потому что всякий раз между означающим и означаемым возникают отношения либо сходства-подобия, либо смежности. Фердинанд де Соссюр, напротив, категорически отрицает возможность существования у животных языка, поскольку считает, что тот ограничен только словесной природой, построенной  на асимметрии означающего и означаемого. 

 

Современная коммуникология исходит из более сложной схемы, на фоне которой возникает такое явление как паралингвистика. В отличие от традиционной, она утверждает, что в процессе коммуникации мы используем не один, а два языка. Первый — это тот, с помощью которого мы передаём определённые мысли, а вторым является язык нашего тела, представляющий собой совокупность индексальных и иконических знаков (например, интонации, молчания, жестов, мимики и так далее). И эти две системы взаимодействуют. «Некоторые лингвисты говорят, что не всё можно выразить в словесном языке. Это и так, и не так. Всего в словаре Ожегова зафиксировано около 400 тысяч слов русского языка, в словаре языка Пушкина — четыре тысячи. То есть великому писателю понадобилась ровно 0,01 всего запаса для того, чтобы выразить всё, что он хотел сказать, — замечает Юрий Шатин. — Для чего тогда нужен наш телесный язык? Я думаю, именно здесь мы и наблюдаем встречу нынешнего языка человека, сложившегося в последние десятки тысяч лет, и языка животных. А дальше встаёт такой вопрос: каковы резервы того и другого?»

 

 

Если словесный язык продолжает работу в области символических знаков, образовывая и преобразовывая всё новые и новые символы, то телесный  как раз и роднит нас с нашими предками, со стадиями человека, предшествующими гомо сапиенсу. Именно благодаря телесному языку оказывается возможным контакт человека со зверями. Словесный язык развёртывает сообщение последовательно во времени, в то время как жест и мимика как бы концентрируют в одной точке средства, дающие нам возможность выражать целостное. 

 

Французский психоаналитик Жак Лакан построил  свою теорию соотношения речи и языка, исходя из тех трёх выделенных Фрейдом  уровней: сверхсознания, сознания и бессознательного. По его мнению, наше бессознательное структурированно как язык, в нём упакована большая часть всего, что частично находит выход в речи (в этом смысле она выполняет цензурную функцию, позволяя скрывать мысли), а частично остаются в виде своего рода нереализованных структур, некоторые из которых становятся неврозами. 

 

Не менее важное значение имеет противопоставление синтагматики и парадигматики. Оказалось, что они очень тесно связаны с явлением асимметрии головного мозга. Основатель отечественной нейропсихологии Александр Романович Лурия ещё в 1940-е годы установил: разные полушария выполняют разные функции. Люди, раненные в  правое, прекрасно помнили событие, но не могли восстановить их последовательность, а в левое — забывали действия и действующие лица. Это было положено в основу работы Романа Осиповича Якобсона о двух типах афазий, где он показал, что левое полушарие занято фонемами, а правое — самим звучанием. Человек с ранением правого полушария прекрасно понимает, что ему говорят человеческим языком, но никогда не отличит разницу между звуками симфонии, грома и рокота самолёта.  И наоборот — тот, у кого повреждено левое, сохраняет музыкальные способности, но не понимает дифференцирующую роль фонем и не может участвовать в словесной коммуникации, заменяя её разными видами телесной. 

 

«Теперь мы видим, что картина гораздо сложнее, чем представлялось ранее — не только  мозг воздействует на язык, но и сам язык проектирует работу мозга», — заключает исследователь.

 

С трёх разных сторон

 

«Чаще всего открытия в науке совершаются тогда, когда найден какой-то принципиально новый метод. И то, что мы знаем о языке животных, очень сильно зависит от подхода, который мы применяем для его изучения, — отмечает заведующая лабораторией поведенческой экологии Института систематики и экологии животных СО РАН доктор биологических наук, профессор НГУ Жанна Ильинична Резникова. — Необходимо разграничить понятия «коммуникация», «язык» и «речь». С точки зрения этолога (того, кто занимается поведением животных), они совершенно разные. Первое — это обмен  любыми сведеньями. Ситуацию, когда лиса съедает зайца, в каком-то смысле тоже можно считать коммуникацией. Речь — безусловно, прерогатива человека, но он общается не только с помощью неё». Определений языка существует великое множество. Так в книге знаменитого психолингвиста Ноама Хомски целая глава была посвящена только их перечислению. Дать одно, емкое и всеохватывающее, очень трудно, обычно используются таблицы, в которых описываются различные свойства языка. Одна из самых подробных из них составлена американским лингвистом Чарльзом Хоккетом. 

 

 

Когда между животными происходит коммуникация, некоторые её сигналы нам очень легко понять, не прибегая ни к какой расшифровке. Однако если мы заглянем в таблицу Хоккета и проверим эти сигналы на такие свойства как продуктивность (способность комбинировать символы между собой для того, чтобы найти обозначение для какого-то незнакомого предмета) или перемещаемость (способность говорить о прошлом или будущем), то увидим, что это не язык. Так, брачные танцы рыбы-корюшки, где каждое движение самца обязательно соответствует ответному движению самки, безусловно, являются коммуникацией. Но она не обладает даже простейшим из свойств языка по Хоккету — взаимозаменяемостью. Два человека, несмотря на разные роли и ситуации, могут использовать один и тот же набор слов, здесь же у самца одни «слова», а у самки — совсем другие, и их нельзя поменять местами. 

 

По последним данным из области изучения коммуникации животных видно, что восприятие человеческой речи собаками во многом сходно с восприятием речи людьми. Исследования на томографе показали:  у нас активизируются одни и те же зоны мозга. Обезьяны, бабуины и голуби также могут отличить осмысленные слова от бессмысленного сочетания букв, подобно нам, у них выражена асимметрия мозга и разные полушария по-разному реагируют на стимулы. О чём нам это говорит? О том, что существуют какие-то глубинные врождённые механизмы, грамматические структуры (об их существовании у людей говорил ещё Ноами Хомски).  И результаты 2015 — 2016 годов показали: некоторые корни этих структур мы можем найти и у животных. 

 

Основных способов изучения языка животных насчитывается три. Самый древний и сложный из них — метод расшифровки сигналов. Так, учёные сегодня пытаются понять, общение дельфинов или волков — это язык или коммуникация, есть ли у них какие-то отдельные слова, складываются ли они в фразы? «Перед нами стоит чрезвычайно сложная задача. Представьте себе, что мы наблюдаем за чайной церемонией японцев, и пытаемся расшифровать, что они говорят на незнакомом нам языке. Мало того, что мы не знаем, где начинаются и кончаются слова, отдельные фразы, но даже если нам удастся вычленить какое-то часто употребляющееся слово, оно в разном употреблении может звучать по-разному, — объясняет Жанна Ильинична. — Для того чтобы расшифровать язык, нужно понимать хотя бы какие-то его слова, которые могли бы послужить ключом, иначе это дело безнадёжное». 

 

Есть ли такие маячки в языке животных? Примеров успешно расшифрованных сигналов очень мало. Так, пчела, когда возвращается из места, где найдена еда, начинает описывать вокруг себя своеобразные восьмёрки. Этот вид коммуникации назвали языком танцев. В нём много параметров, больше 20. Перечислим основные: ось восьмёрки указывает на направление, в котором нужно лететь,а количество витков  — на расстояние (оно может составлять до четырех километров). Причём знаки здесь не иконические, а, по-видимому, носят символический характер. И что удивительно, этот язык обладает свойствами перемещаемости. То есть пчела вносит поправку на движения солнца, а значит, имеет представление, что было в её недалёком прошлом, и что будет в будущем, когда сородичи, наблюдающие за танцами, полетят по её наводке при уже несколько переместившемся светиле. Долгое время этот факт пытались оспорить, говорили, что, скорее всего, пчёлы ориентируются по запаху. Но претензии иссякли после того, как в середине 1990-х учёные сделали механическую пчелу-пчелу-робота — опираясь только на продемонстрированный ею танец её живые «коллеги» находили правильное направление. 

 

Другой удачный пример расшифровки языка коммуникации животных, вошедший во все учебники — так называемый язык криков зеленых мартышек. Впервые он был описан в конце 1960-х годов, детальные эксперименты поставили в 1990-х. Оказывается, у этих обезьян для трёх разных типов хищников есть три разных типов сигналов. Если опасность грозит с воздуха, они издают один, если видят в траве змею — другой, леопарда — третий. А вести себя надо при этом совершенно по-разному. От леопарда прячутся высоко на дереве, от орла — в кустах, при виде змеи необходимо вставать на задние лапы и внимательно вглядываться в траву. Путать эти сигналы — фатально. Когда исследователи стали эти звуки различным образом изменять  (варьировать длительность, высоту, частоту) и проигрывать мартышкам на магнитофоне, оказалось: вне зависимости от того, кто и как их произносит, они узнаваемы в любом виде, то есть имеют семантическую природу. Можно сказать, что это три слова, расшифрованные в языке мартышек. Но сами авторы исследования одну из своих программных статей назвали «Слова без языка». Обезьяны не могут комбинировать эти символы, выражать ими другие понятия, способность этих животных что-то сказать о своем прошлом или будущем тоже под большим вопросом.

 

Есть также некоторые успехи в изучении языка волков и дельфинов. У первых расшифровано только одно «слово» — сигнал одиночества, про вторых известно, что они различают своих сородичей по именам. У каждого дельфина есть сигнал, соответствующий его индивидуальности. Все остальные сложные последовательности звуков пока остаются для учёных недоступными. Хотя поле для исследований большое. Так известно, что у разных групп касаток (а также пчёл и птиц) есть даже отдельные диалекты, и их понимают их потенциальные жертвы. Одни касатки охотятся на рыбу, другие — на тюленей, и если тюлени слышат говор первых, то никак не реагируют, если вторых — моментально ныряют. 

 

 

Второе направление, которое сделало настоящую революцию в нашем понимании «лингвистического потенциала» животных — это применение языков-посредников, позволяющих вступить с животными в диалог. Первыми их догадались использовать в этих целях супруги Аллен и Беатрис Гарднер, обучившие амслену (американскому языку жестов) шимпанзе Уошо. Вопреки распространённому заблуждению, язык жестов имеет не столько иконический, сколько символический характер — большинство из этих знаков носят абстрактный характер и ничего не изображают. «Обезьяны освоили язык, для них искусственный, хотя их естественная система коммуникации осталась совершенно неизученной. Мы не знаем, каковы её возможности, но можем судить о «лингвистическом потенциале» этих животных», — отмечает Жанна Резникова.

 

Один из основных признаков языка в таблице Хоккета — это продуктивность. Обезьяны, обученные языку жестов,  умеют выражать понятия, для которых у них нет отдельного слова. Например, увидев лебедя, подопытная  изображала его двумя последовательными знаками:«вода», «птица», а огурец — «зелень», «банан». Подобных примеров очень много. Обезьяны могут на этом языке шутить и ругаться — так служителя, который не выпускает их из клетки, они называли «ты, грязный Джек, твёрдый орех» — и даже придумывать образные выражения. Орангутанг, глядя на шланг, изображал знак слона. Когда ему говорили: «Ты же видишь, это шланг», он отвечал: «Да, шланг, но похож на хобот». 

 

Для общения с обезьянами был разработан даже специальный язык-посредник. «Словами» в нём выступают картинки, которые исследователи показывают подопытным на табличках или экране компьютера. Знаки здесь носят не иконический, а вполне символический характер. Например, яблоко изображается голубым треугольником на коричневом фоне. Этот язык отвечает почти всем признакам таблицы Хоккета, с помощью него обезьяны могут составлять целые осмысленные предложения, обладающее грамматической структурой. Языки-посредники использовались также в общении с дельфинами и с попугаями, предпринимались попытки применять их для диалога с собакой.

 

«Третий подход, который мы предложили с моим соавтором — это теоретико-информационный. Его основной принцип: мы не пытаемся расшифровать сигналы, а судим о возможностях языка по количеству, скорости информации и сложности передаваемого сообщения», — рассказывает Жанна Резникова.  

 

В основе этих экспериментов лежит придуманное американским математиком Клодом Шенноном измерение информации в битах. Бит — это один бинарный выпад — орёл или решка, направо или налево. Исследуя, сколько таких сведений передаёт за акт коммуникации то или иное животное, можно делать предположение о его лингвистическом потенциале.

 

«Мы занимаемся рыжими лесными муравьями. Это, может быть, самые умные муравьи на земле. К счастью, они с нами соседствуют. И если вы вспомните сказку Бианки «Как муравьишка домой спешил» и сопоставите размеры этого насекомого и трёхмерное дерево, на котором ему надо найти на определённой ветке определённый листик, где находится колония тли, выделяющей сладкий нектар, вы поймёте сложность задачи, стоящей перед муравьями, предающими друг другу информацию», — говорит Жанна Ильинична. В лабораторном эксперименте исследователи выстроили прототип «бинарного дерева». После того как разведчик находил еду, ему давали пообщаться с сородичами в прозрачном гнезде. Учёные измеряли время, которое он затрачивал на передачу сведений, потом его изолировали, заменяли дерево на точную копию (чтобы избежать влияния пахучего следа) и давали муравьям возможность самим найти нужную веточку, пользуясь только полученными сигналами.

 

«Мы находимся в примерно таком положении, как героиня пьесы  Гоголя «Женитьба» Агафья Тихонова, которая никак не могла выбрать жениха и говорила, что вот было бы здорово, если бы губы Никанора Ивановича да приставить к носу Ивана Кузьмича. Каждый метод обладает своими достоинствами и недостатками, — отмечает Жанна Резникова. — При расшифровке сигналов мы исследуем прежде всего естественную систему коммуникации животных, но можем изучать только небольшие фрагменты языка у очень небольшого количества видов — лишь у тех, у кого повторяющиеся ситуации соответствуют чётко различающимся сигналам. Языки-посредники дают хорошее представление о лингвистическом потенциале тех немногих видов, с которыми можно вступить в диалог, но их естественная система коммуникации остаётся нерасшифрованной, и мы о ней практически ничего не знаем. В теоретико-информационном подходе исследуются естественные системы коммуникации, и мы получаем хорошее представление о лингвистическом потенциале некоторых видов животных, но только тех из них, которых жизнь заставляет передавать конкретную информацию».

 

Записала Диана Хомякова

 

Фото: Сергея Ковалева (1), из открытых источников (2,4, анонс), Анастасии Федоровой, Фотоклуб НГУ (3)